Джанет Барридж время от времени заглядывала в спальню своего мужа. Это продолжалось четыре дня – Джон практически не выходил из комнаты, не брился и грубо отвечал на предложения выпить чая и покушать. Все это могло закончиться трагедией, и Джанет решила посоветоваться с Кевином Киганом, хорошим другом ее супруга. Киган убедил – выход может быть только один, а потому уже через несколько часов в спальню к Барриджу ворвались три «амбала», утихомирив Джона с помощью укола. Через какое-то время бывший вратарь проснулся в реабилитационной клинике.
Его сознание поглотил туман, за которым он не видел действительно важных вещей в своей жизни – Джон Барридж не думал о жене и детях, которым он был нужен гораздо больше, чем болельщикам любой из своих 29-ти команд. Все, в чем он нуждался в эти дни – атмосфера субботнего матча, которой он лишился, повесив вратарские перчатки на гвоздь в 46 лет. Раньше он не имел никакого представления о футболе и его значимости в своей жизни, и если бы в те четыре дня у него под рукой был пистолет, история великого эксцентрика Джона Барриджа навсегда изменила бы свою жанровую принадлежность, а избитая фраза о «грустном клоуне» звучала бы по-настоящему грустно.
Но ему помогли. Сначала таблетки, подарившие иллюзию успокоения, а затем терапия. «Здравствуйте, меня зовут Джон Барридж, и я не могу жить без футбола», - произносил он, ощущая себя самым несчастным человеком на свете. Только следующей за ним шла женщина, не способная вернуться к нормальной жизни после гибели детей и мужа. Эта ужасная история подействовала лучше любых медикаментов. После этого Джон Барридж не имел никакого права жалеть себя – здорового мужика, у которого есть семья, состояние, а также опыт тридцати лет профессиональной карьеры футболиста.
Самоубийство – самое нелогичное завершение жизни, начавшейся в маленькой деревне Кумбриан в десяти километрах от Уоркингтона. «Мы жили словно в ХVIII веке», - вспоминает Барридж. В доме родителей не было ни отопления, ни плиты, а мытье почиталось особым обрядом, повторявшимся каждые две недели. Причем ни о каком душе или ванной комнате семья Барриджей мечтать не могла: натирали друг другу спины с помощью щетки, особенно тщательно отдирая грязь с отца семейства, работавшего шахтером. Барридж-старший любил две вещи – выпивку и регби, а об увлечении своего сына футболом рассуждал без лишних изяществ: «П…….я игра». В привычку мужской части семьи не входило пользование туалетом, находившемся на улице, посему Джон очень скоро перенял манеру отца ходить в туалет на задний двор – прямо из окна. В их доме не было часто воспеваемой в таких случаях атмосферы любви и единения: отец нередко избивал мать, которая не могла убежать от такой жизни – это была безысходность, от которой на протяжении всей своей карьеры пытался спрятаться Барридж, лихорадочно меняв клубы после ссор с менеджерами.
О «заднем дворе» в доме Барриджей вскоре узнали в среде английских тренеров, некоторые из которых предпринимали неудачные попытки подписать шестнадцатилетнего вратаря. Первым стал менеджер Стока Тони Уоддингтон, проделавший огромный путь к деревне парня на своем личном автомобиле. Тони явно хотел иметь представительный вид и нацепил новенький костюм, не подозревая, что ему придется пробираться к входу через грязный участок, на который только-только помочился глава семьи Джим. «Сколько ты ему будешь платить? Пять фунтов в неделю плюс проживание? Fuck оff!», - отвечал отец каждому, кто хотел подписать его сына, прежде чем согласился отпустить того в близлежащий Уоркингтон. «Представьте, если бы туда приехал Роберто Манчини?!» - смеется теперь Барридж.
К своей чести, отец Джона отказывался брать бесплатные билеты на матчи из рук новоиспеченного вратаря, тратя свои собственные деньги и неистово поддерживая сына на трибунах местного стадиона. Впрочем, с неистовостью Барридж-старший порой перегибал. Джону здорово доставалось в первых матчах: в одной игре соперник преднамеренно сломал ему нос, а уже в следующей пострадало ребро. Когда сыну в очередной раз досталось на глазах у Джима, тот выскочил на поле с пинтой пива и запустил ею точно в сторону агрессора. Полиция увела Барриджа-старшего, но после того случая любой несколько раз подумал бы прежде, чем решиться на грубость в противостоянии с вратарем Уоркингтона.
Не стоит полагать, что Джон Барридж, вскоре получивший прозвище «Баджи», прятался за спиной своего папы. Нрав у парня был еще тот – Баджи с радостью провоцировал соперников, дрался и получал удары. Больше прочего он гордится своей стычкой с известным в 1970-е менеджером Бобом Стокоу, с которым работал в Блэкпуле и которому противостоял после ухода Боба в Сандерленд. Стокоу имел славу «крутого парня», любившего распустить руки, выбирая при этом для «спаррингов» таких же «крепких орешков». «Черт возьми, Стокоу напал на меня, когда мне было 19!» - хвалится Барридж. В тот день голкипер Блэкпула спас свою команду, отразив пенальти от одного из игроков Сандерленда, и после матча менеджер Котов догнал Баджи в туннеле и внезапно влепил тому по лицу. Ответ последовал незамедлительно, но именно этого и хотел Боб, надававший юному Джону.
Боб Стокоу, Рон Сондерс, Джордж Грэм («дрался я с этим ленивым ублюдком») – список менеджеров, с которыми имел проблемы Барридж, вскоре начавший менять клубы, как вратарские перчатки. Хотя одна история здесь стоит особняком – случай с Артуром Коксом, тренировавшем Барриджа в Дерби Каунти и Ньюкасле. Кокс очень не хотел, чтобы Барридж уходил в Шеффилд Юнайтед, потому запер голкипера в офисе и пошел за чайным заварником. Джон вышел из ситуации и полез на улицу через окно. Кокс догонял его мотоцикл на проезжей части, бросая вслед Барриджу тот самый заварник.
«Я был сумасшедшим? Я дрался со всеми этими менеджерами, потому что был прав. Я был революционером! Я открыл «дело Босмана» до Жана-Марка Босмана!» Барридж был не просто чудаком – он был новатором в вопросах физической подготовки к матчам, пусть и некоторые его новаторства отдавали абсурдностью. Трибуны смеялись, наблюдая за тем, как вратарь изображает дивные стойки перед началом встречи, разминая свои мышцы – но они не видели и половины того, что происходило за пределами поля!
Барридж тренировался исключительно в огромной куртке с кучей карманов, в которые напихивал песок – для веса. Вместе с одеждой он весил «чертову тонну», будучи убежденным, что при такой подготовке во время игры он будет «порхать, словно бабочка». Не менее своеобразно он проводил подготовки к матчам и пятничным вечером, в доме у своего партнера по Астон Вилле Энди Грея. У Грэя в квартире стояло несколько диванов, «смотрящих друг на друга». Во время просмотра фильма Барридж брал перчатки, усаживался на софе и вылавливал фрукты, бросаемые партнером по команде.
Безусловно, Барриджу обязаны многие вратари. Сам Джон твердо убежден, что именно он ввел в моду использованием перчаток, которые сам увидел у Зеппа Майера. Барридж отправился в гости к немцу, достал себе несколько пар, а затем выслушивал просьбы Питера Шилтона и Пэта Дженнингса, упрашивавших коллегу достать и им по паре.
Помимо этого, Баджи был настоящим режимщиком. «Уходил после двух пинт пива», - подшучивают бывшие партнеры. Но дело не только в алкоголе, но и в правильном питании, позволившем ему играть в футбол до 46-ти лет. Барридж редко питался с командой, достав индивидуальную африканскую диету у какого-то вождя. Сам он смеялся над «дикими» партнерами: «Помню, как-то перед игрой Глин Джеймс сидел на радиаторе. Я спросил, что он делает, на что последовал ответ: «Разогреваю свои колени».
Барридж обладал особым талантом эмоционально настраивать своих партнеров. Великим успехом его методы пользовались в Шотландии, куда он заглянул в сорокалетнем возрасте, подписавшись на игру в столичном Хиберниане. В тяжелые для команды времена именно он, а не менеджер Алекс Миллер (с которым он, разумеется, тоже дрался) находил слова для мотивации партнером. «Алекс, что за речи? Это же сраный Сент-Миррен!» - прервал он тревожный монолог наставника перед очередной игрой чемпионата. Победу над властвовавшими тогда в Шотландии Рейнджерс он обеспечил чуть ли не в одиночку, еще перед выходом на поле сцепившись с форвардом Джерс Марком Хэйтли и без всякого страха высмеяв «дерьмовые выступления» в Сандерленде легендарного Алли Маккойста. Подобное неуважение к грозным соперникам особенно завело на игру футболистов Хиберниана, выдавших один из лучших матчей сезона.
Джон Барридж болел футболом. На одном из первых свиданий со своей будущей женой он приготовил уникальный сюрприз – попросил Питера Шилтона постоять вместе с девушкой за его воротами во время поединка вратаря национальной сборной, вынесенного на будний день. Джанет снова начала предвкушать романтический вечер, когда после перерыва ее кавалер произнес столь долгожданные: «Ладно, пойдем». Удивительно, как она все-таки вышла за него замуж – пошли они тогда за другие ворота, куда после перерыва перебрался Шилтон.
В последние годы своей затянувшейся карьеры Джон Барридж стал настоящим «фрилансером», бегавшим по нескольким арендам в год. На 44-м году жизни он сыграл в Премьер-лиге за Манчестер Сити, и до сих пор остается самым возрастным игроков в истории АПЛ. Завершал он в клубе Блайт Спартанс на должности играющего тренера, но когда окончательно завязал с профессиональной карьерой, впал в глубокую депрессию.
Пройдя курс лечения, Барридж был вынужден уехать подальше из Британии, напоминавшей ему о невозможности выходить на поле каждую субботу, чтобы демонстрировать публике все новые и новые изобретения – имей они какую-то практическую цель или выступай в роли дурацкой забавы, как его знаменитое решение взобраться на перекладину ворот. К счастью, с предложением вышел его бывший менеджер (Шеффилд Юнайтед) Иан Портерфилд, пригласивший Барриджа на должность тренера вратарей сборной Омана. Десять лет проработав в этом качестве и открыв талант Али Аль-Хабси, совсем недавно Баджи был уволен и снова впал в депрессию. Возвращаться на Туманный Альбион он боится, а потому легким утешением ему слушит роль эксперта на арабском телевидении, где с особой остротой и язвительностью рассказывает о молодых футболистах и изменившейся игре.
«Я хочу умереть прямо на футбольном поле – пусть это будет сердечный приступ или кровоизлияние в мозг», - то ли шутит, то ли вполне всерьез рассказывает Баджи. Скоро легенде, начавшей свою карьеру во времена Шенкли и Риви и завершившей в годы расцвета Премьер-лиги, стукнет шестьдесят, и главным рецептом своего профессионального долголетия и все так же великолепной физической формы Джон Барридж видит безграничную, сумасшедшую любовь к футболу. «Мне неинтересен гольф или что-либо еще. Мне вообще неинтересно ничего, кроме футбола!» - неоднократно заявлял он. Именно поэтому Джона Барриджа любили фаны каждого английского клуба. Впрочем, есть у этих фанов и другая причина – наверняка ведь Баджи играл за их команду…
Иван Громиков, football.ua